Франт, повеса, весельчак, воин, художник Хенрик Щиглиньски писал ноктюрны - прекрасные, таинственные, легкие, волшебно упрощенные, нереальные пейзажи
Хенрик Ян Щиглиньски - польский художник.
Он родился в Лодзи, где его отец был казначеем ссудного банка. В 16-тилетнем возрасте посещал известную Рисовальную школу Витольда Волчаского. Через год уехал учиться в Мюнхен у Станислава Грохольского, затем у Антона Ажбе. Следующим должен был быть Париж, но мюнхенские профессора уговорили его поехать в Краков. Именно там были наилучшие условия для развития искусства, пропущенные через опыт французского импрессионизма, немецкого экспрессионизма и Венского сецессиона, обогащенные увлечением родной историей и фольклором Закопане. В то время в Академии изящных искусств задавали тон Юлиан Фалат и нравы «Молодой Польши». Щиглиньски прошел мастерские Яцека Мальчевского, Леона Вычулковского, Теодора Аксентовича и, наконец, окончательно выбрал пейзажный класс и мастерскую Яна Станиславского. Поначалу он не вызывал у Станиславского энтузиазма, что было связано с чрезмерной элегантностью и щегольским стилем типичного представителя краковской богемы рубежа 19 и 20 веков. Но Щиглиньски убедил мастера, что можно носить цилиндр и перчатки и одновременно быть хорошим художником.
Станиславски, возрождавший польскую пейзажную живопись, считал его очень талантливым и заставлял работать. Но Щиглиньски в художественном мире Кракова предпочитал вечеринки.
Несмотря на то, что Станиславски был прекрасным учителем, молодой бунтарь боролся как мог с посягательствами на свою личную свободу. Однажды Щиглиньски рисовал в отдельной мастерской большой пейзаж Кракова для выставки. Станиславски следил за ходом работы в замочную скважину. А так как ученика там не бывало, он устроил публичный скандал. Щиглиньски решил отомстить, и вместе с друзьями вырезал из черного картона силуэты птиц и прикрепил их к картине. В следующий раз профессор заглянул в мастерскую, и его чуть не хватил апоплексический удар. Широко известна его сердечная ненависть к «оживляющим фигурам» на холсте: зверям, птицам, людям. «Он испортил всю картину!» — взревел он и побежал к Фалату. Когда ректор прибыл, оказалось, что птицы чудесным образом исчезли. Станиславски так и не понял хитрости, но перестал шпионить за своим учеником.
Но именно благодаря ему Щиглиньски открыл для себя красоту родного пейзажа, написанного прямо на пленэре, с интересной экспозицией переднего плана и оригинальным обрамлением, с сильными контрастами и насыщенными цветами.
Станиславский водил своих учеников в Дембники, Тенчинек, Тынец, Броновице, а со временем еще немного дальше - в Закопане и Полесье, а также обращал их внимание на архитектуру и живописные виды Кракова, в том числе ночные - ноктюрны. Ноктюрн, или угрюмый ночной пейзаж, был жанром, особо ценимым модернистами «Молодой Польши», ему можно было придать символическое значение, окутать ореолом тайны и меланхолии. И в то же время он требовал большей технической подготовки, чем дневной пейзаж. Говорили, что Щиглиньски так любил увековечивать закат и рассвет, потому что часто имел возможность наблюдать за ними, ведя разгульный образ жизни в Кракове. Но он и сам открыто заявлял, что искал вдохновения, «когда возвращаешься после ночного свидания или гулянки».
Помимо любовных встреч, он участвовал в различных мероприятиях, часто заканчивавшихся драками. Об одном из них слагали легенды. Намечалась одна свадьба, и возникла отличная идея поучаствовать. Наскоро собравшаяся богема Кракова надела фраки и отправилась на свадьбу. Жениха никто не знал. Говорили, что он был «венским цирюльником». Невеста была известной жительницей публичного дома. Художники решили сопровождать ее на новом жизненном пути. Атмосфера была веселой, но и немного напряженной. Радовались некоторые сутенерши, солдаты в чине капрала и мясник. Несмотря на тяжелую атмосферу, роль зачинщика взял на себя Щиглиньски. Он неплохо справлися -веселый Хенрик «вышел из салонной формы» и громко скомандовал: «Курвы налево, господа направо!». Далее было классическое свадебное побоище, в котором выжил только писатель Адольф Новачински. Он сидел на шкафу, в такт стучал по нему туфлями и орал: «Убей, убей!» и в суматохе никто не понял, что он принадлежал к артистической шайке.
К счастью, буйная натура молодого художника не оказала отрицательного влияния на развитие его таланта пейзажиста, который после мюнхенского опыта развивался под влиянием символизма и декадентской экспрессии «Молодой Польши» в сторону уравновешенных композиций, отражающих его размышления о силе, богатстве и гармонии природы.
Щиглиньски был полон энергии: он рисовал пейзажи, оформлял приглашения и афиши для краковского кабаре «Зеленый шар». Он создавал декоративные настенные росписи, проектировал мебель для «Ямы Михаликовой», известного краковского кафе, которое было местом встреч младопольской богемы и выступлений «Зеленого шара», руководил художественным павильоном на крупной национальной промышленной и сельскохозяйственной выставке в Ченстохове. Живя в Кракове, он успешно выставлял и продавал свои пейзажи в Варшаве, Вене и Лодзи.
И между всем этим вел счастливую жизнь. Громким эхом отозвался его роман с актрисой Хеленой Аркавин.
Определенным водоразделом в его творческой биографии стала преждевременная смерть Яна Станиславского, положившая конец пребыванию в Академии изящных искусств. Он организовал посмертную выставку работ Мастера и его учеников в Обществе друзей изящных искусств в Кракове, ненадолго занял осиротевшую кафедру пейзажа, но, вероятно, не обладал темпераментом учителя, потому быстро от него отказался, отдав поле деятельности Фердинанду Рущицу. Он вернулся в свой родной город, что было связано со смертью его отца, казначея сберегательно-кредитного союза в Лодзи - возможно, ему пришлось заботиться о своей матери. Пятилетнее пребывание художника в Лодзи было напряженным временем. Как и положено представителю богемы, он активно участвовал в светской жизни города, был постоянным посетителем кондитерской Александра Рошковского, сцены из которой он увековечил в рисунках, опубликованных в «Иллюстрированном ежегоднике», организовывал выставки и лекции в том числе о Выспяньском. Как и в Кракове, у него были романы с актрисами.
Несомненно, он был яркой фигурой в родном городе, но ему не позволили провести здесь остаток своей бурной жизни. Когда разразилась Первая мировая война, он был арестован русскими как австрийский подданный, поскольку семья Щиглинских происходила из Галиции. Однако ему удалось бежать из плена и даже украсть список людей, предназначенных для интернирования. Он в одиночку пробрался через линию фронта и вернулся в Краков. О его приключениях писали краковские газеты. Его подвиг освещала галицийкая пресса.
Как и многие краковские художники, живописец сменил кисть на саблю — вступил в формирующиеся Польские легионы Юзефа Пилсудского. Щиглиньски был назначен в уланскую эскадрилью капитана Збигнева Дунина-Вонсовича, в которой служил вместе с художниками Кацпером Желеховским и Юзефом Рышкевичем.
Но даже с саблей в руке он оставался артистической душой. Сразу же, надев легионерский мундир, он приказал на своей австрийской сабле выгравировать стихотворение собственного авторства:
«Пусть раввин роется в книгах знаний
наука - изобретение дьявола,
Моя мудрость - винтовка
И лезвие моей любимой сабли.
Меня не привлекают достоинства баб.
Женщина изменяет, гоните ее к черту!
Моя любовница - винтовка
И лезвие моей любимой сабли (...)»
Павел Оркиш написал музыку к этому тексту, и «Песнь о сабле» стала постоянной частью полевого репертуара легионеров.
Щиглиньски был гораздо лучшим солдатом, чем поэтом. Он сражался в седле очень храбро - с 1914-го по 1917-ый год. Вместе с Подкарпатской бригадой он воевал в 1915-ом году на Буковино-Подкарпатской границе, затем участвовал в походе легиона на Волынь, а в 1916-ом году судьба забросила его в Люблин, прямо в объятия писательницы Марии Домбровской, работавшей там в редакции газеты «Народная Польша» и была замужем за легионером Марианом Домбровским. Спустя годы писательница вспоминала в своих «Дневниках»: «(...) нас связали несколько месяцев безответственного безумия...».
Его поздняя любовница ценила его пейзажи, особенно ранней весны, и ноктюрны: «(...) он был слишком художественно плодовит, особенно во время Первой мировой войны много и очень хорошо рисовал. Он был учеником Станиславского и ценился мастером. От него немного пахло его манерой, но его пейзажи, особенно краковские и люблинские ничуть не уступают лучшим вещам краковской школы того времени. У него были только правильные оттенки синего, зеленого и темно-синего. Его городская и сельская ранняя весна, его влажность воздуха, влажный блеск каштановых почек, его первые весенние травы не имеют себе равных. Таковы были его краковские ночи и зори (...) Он был мотом и продавал свои картины так же быстро, как писал их. Он делал только пейзажи, люди его не интересовали».
Интересны наблюдения, свидетельствующие о большой чувствительности писательницы к красоте красавца-художника, которого она сравнивала с Болеславом Венявой-Длугошовским, говоря, что, когда он был молод, он «вел себя как мрачный пришелец, в зрелом возрасте был похож на юного бога». Когда он был молод, Дуниковский написал его портрет, но Домбровская утверждала, что он не отражает его красоты. «Когда я встретила его, ему было сорок, а выглядел он на двадцать пять», - писала она.
Война не остановила и его творческую деятельность, сцены из жизни легионеров и портреты друзей он увековечил в альбоме для зарисовок, а затем в серии ностальгических пейзажей с многозначительными названиями: «Солдатский сочельник», «Кладбище на Стыреме», «Отдых в Чевеле». Некоторые из них он показывал в Люблине. Удачным было и участие работ художника в Выставке польских легионов в Варшаве в 1917-ом году.
Война закончилась, и художник закончил свою буйную жизнь одиночки, женившись на своей школьной возлюбленной, скрипачке Фелиции Фридлендер. Злобная Домбровская утверждала, что «он женился на большом состоянии», что не совсем так. Супруги жили в Варшаве, в красивом многоквартирном доме в стиле модерн по проекту Давида Ланде, возведенном на углу проспектов Уяздов и Шопена, у своего богатого шурина Мауриция Спокорного.
В 1920-ом году он пошел добровольцем в Рокитненский легкий кавалерийский полк и в звании лейтенанта сражался при обороне Влоцлавека. За боевые заслуги получил Крест Независимости и Крест Доблести.
Межвоенный период, прерванный участием художника в польско-большевистской войне, был периодом большой активности в художественной жизни столицы - участие его работ в выставках в Варшаве, Кракове, Познани, Вене и Лондоне, председательство в Варшавском художественном обществе. Но это не привело к дальнейшему творческому развитию. Художник опирался на свои прежние технические достижения, используя цвета и композиции пейзажей, которые постоянно рисовал. Его виды Варшавы исполнены в том же «угрюмом» жанре в постимпрессионистическом и экспрессивном стиле.
С юных лет он не имел привычки хранить полотна - что писал, то и продавал. Многие работы сгорели во время пожара в студии в 1937-ом году. В коллекции Археологического музея во Вроцлаве можно увидеть ту самую его саблю с выгравированным стихотворением. В наступившую третью войну она ему больше не служила. Художник умер в 63 года от рака в конце Варшавского восстания, передав эстафету воина своему единственному сыну Мацею, участвовашему в восстании.